Если попробовать установить момент, в который умерло искусство, то, на мой взгляд, это произошло с концом постмодернизма. Постмодернизм представляется агонией, иными словами, предсмертным бредом и является точкой входа в посмертие искусства. Для Бориса Клюшникова это момент, после которого искусство более не может играть значимую роль в истории духа, а для нас это точка сингулярности, в которой раскрылась и стала доступна бездна вневременной художественной сборки.

Contemporarity → Intemporarity

Смерти бывают разные. Секулярная смерть или смерть души; смерть средневекового монаха или смерть институционального куратора. И для смерти искусства возможны различные сценарии.

Рассмотрим смерть искусства внутри материалистической парадигмы.

В материалистической рамке смерть — это отмирание тела, распад материи, гниение, переход в новые формы материального существования. На том же материалистическом основании существует и искусство, связанное с объектно-ориентированной онтологией, философией posthuman. При определенном взгляде, в подобном искусстве и в философии, которая его порождает, можно заметить споры парадоксального материалистического культа, пророком которого является Говард Филипп Лавкрафт. На мой взгляд, это не просто декоративный прием. Так говорят с нами боги материи.

С похожим описанием искусства мы сталкиваемся в манифесте Tzvetnik — переливающийся гниющий труп, который говорит сам за себя. Тем не менее, Наталья Серкова в своем тексте «После вечности. Искусство, смерть и то, что между» говорит уже о синхронических сборках, алхимии, и намекает на вечное.

В анонсе к данному обсуждению Борис цитирует: «Искусство теперь несет на себе бремя своего собственного осмысления» и добавляет: «Это осмысление сливается с оправданием своей невозможности выразить что-то существенное в современности. Искусство больше неадекватно развитию духа и оно должно осмыслить теперь не столько свою роль в истории духа, сколько саму невозможность играть значимую роль».

На мой взгляд, здесь речь идет не о неадекватности искусства развитию духа в целом, а о неадекватности современного искусства. Я считаю, что на смену современному приходит искусство интемпоральное. То есть после смерти искусство пробудится в вечности.

Я смотрю на смерть и посмертие искусства с позиции онейрического сознания. Грубо говоря, моя философия строится на смешении нескольких потоков гнозиса: научного, религиозного, философского, архаического, психотического. Я рассматриваю эти потоки как равноценные ереси или как метафизику. Грубо говоря, научное знание для меня находится внутри онейрического галлюциноза и не является более авторитетным, чем непостредственный опыт сновидения.

Подобный солипсизм является моветоном для научного дискурса, т.к. подрывает его основания и является контр продуктивным. Но давайте посмотрим правде в глаза, научный дискурс — это тот же солипсизм, только вывернутый наизнанку. Обратный солипсизм науки выражается в убежденности, что внешний мир существует, а существование внутреннего мира ставится под сомнение. Опытные результаты гарантируют нечто, а субъективное переживание «себя в мире» не гарантирует ничего. Внутренний мир является функцией от внешнего. К примеру, нейробиология подводит нас к тому, что наше я — это набор химических реакций. Это контринтуитивно, в отличии от классического солипсизма.

Можно вообразить некий взгляд извне, который наблюдает за нами из реальности материи и конкурирует с нами в онтологическом статусе.

Я настаиваю на том, что после смерти искусства наступает коллективный осознанный сон, кома, где нет времени, а есть пространство смыслов, нанизывающихся по подобию друг на друга, синхроническим образом, ассоциативными рядами, образуя новые матричные нарративы-голограмы. Двигаясь по ландшафту сна искусства, постигая разнообразие форм, текстур, а также самого восприятия, можно затеряться в этом ландшафте и утратить связь с реальностью, а то и вовсе не проснуться — это гипотетический коллапс, когда производство отчужденного произведения теряет смысл, а художник из творца превращается в зрителя собственных галлюцинаций.

И если современность готова выбросить человека на свалку, лишить его субъектности (похитить душу, отдавая на съедение хищным богам материи) то мы, как духовно настроенные пользователи данной реальности, даем ему шанс на духовное спасение. Я допускаю, что если последовательно двигаться внутри осознанного сна искусства и не потеряться в его текстурах, можно снова обнаружить основания для развития духа, построить пирамиду, возвести храмы в вечности.

Ведь истоки искусства находятся где-то между соблазнением и строительством дома и ведут к идее строительства храма, то есть Дом для Бога, в попытке его призвать (привлечь, соблазнить).

Итак, посмертие может быть разным. Например, тибетский буддизм в Книге Мертвых различает несколько бардо (пространств-сознаний-миров), являющихся в смерти: бардо умирания, посмертное бардо становления, бардо освобождения и т.д.

В христианской традиции различают Ад, Рай и Чистилище.

В еврейской мистической традиции каббалы есть понятие о Древе Сефирот, которое представляет собой схему сефир и их взаимоотношений (лучей), которые соотнесены с буквами, цифрами, цветами, а также схемой человеческого тела. Оно несколько похоже на индуистские системы чакр, только шире и многомернее.

Древо Сефирот дополняется темным древом Клипот, которое отходит от него вниз, являясь его инфернальным отражением, и описывает нижние онтологические миры, которые рассеивают божественный свет и питают бытие материального мира.

Так, мейнстримные направления в современном искусстве сегодня более всего уместно сравнить именно с пребыванием в Чистилище или в мирах Клипот. Клипот не обладают человеческим сознанием (posthuman тренды), питают бытие материального мира (объектно-ориентированная онтология). Оно противопоставлено верхнему древу, которое описывает строение сверхчеловека Адама Кадмона — сравните с антропоценом, который критикуется сегодня.

И если Верхнее Древо Сефирот самоорганизуется сверху вниз — от Кетер к Малкут, то Нижнее Демоническое древо Клипот организуется снизу вверх — сравните с низовыми инициативами, набирающими всю большую популярность.

Материализм и научное описание мира — это секта, в которой постулируется победа материи над духом, а традиционная монада души разбирается на части, которые, бешено вращаясь вокруг своего ядра не могут сочетаться, соединяться и остаются в предвечном одиночестве. Атом — это метафизическая тюрьма. Атом необходимо упразднить или заменить, например, онейройдом.

Обнаружение этого темного древа и демонических культов материи только убеждают нас в том, что материалистический взгляд на мир и на искусство, это один из вариантов посмертного сна, — кошмар, от которого, если пробудиться уже не возможно (т.к. смерть уже наступила), то можно перейти в другой сон, в котором нас ждут не многомерные демонические миры Клипот, но световые перспективы и духовное пробуждение.

Изменившись до неузнаваемости, подвергнувшийся био- и техно- метаморфозам, искаженный, современный человек, попав на Страшный суд, опалится священным огнем, и от него как огарок отпадет изувеченное и обнажится вечное.